Преводи на руски
Благодарение на руската поетеса и преводач Наталия Лясковска и на грузинката Нана Чкареули, получих преводи на руски на някои свои стихотворения, подбрани от самите тях. Едно от стихотворенията беше включено преди няколко години в антологията “Съвременна българска поезия”, издадена в Русия.
Она говорила (линк към оригинала) | Превод: Нана Чкареули
Говорила мне долго – о простом и житейском,
о любви и разлуке, о сезонах и фильмах.
Погрустнела, когда ей ответил: останусь.
Но нашла в себе силы улыбнуться сквозь слезы.
Кто б помыслил о большем? Мы уже не подростки,
и за пазухой носим реальные драмы.
Говорила она – и звенели минуты
бесконечно и скорбно, до сумерек ранних.
После рухнули в рай, как положено грешным.
Протянула мне яблоко. Надкусил утомленно.
После принялись ждать, как обычно, прощения:
на коленях – мужчина, сидящая женщина.
Я сказал ей – я все еще здесь, оглянись на меня через спину,
через нежную кромку плеча перекинь свою душу.
Колыбельную песню поет мое время, любимая,
И зовет меня в землю безмолвное «да» разнотравья.
Закипает соленое время под солнечной крышею,
дремлет тихий поселок под куполом чистого золота.
Догорают колени и косы твои, и молчанье звенящее,
и притихшие руки, бескровные от ожидания.
Все закончится стоном однажды, растерзанным, хриплым
из груди ли, души ли, обкуренной горькими травами…
И потом уже. После всего, чем я не был тебе,
да и после всего, что запомнил,
вновь скажу, что останусь,
скажу, что люблю тебя.
Blues on 42nd str. (линк към оригинала) | Превод: Наталия Лясковска
БЛЮЗ НА 42 УЛИЦЕ
Черен негр. Липнет джаз к его пальцам,
ласкающим теплое тело сакса.
Толстые губы целуют долго —
тянут из памяти плантации хлопка,
товарный вагон, идущий на юг —
домой, домой, мой друг…
(История старая, мы-то знаем,
рабы-эмигранты первой волны,
она так нелепо звучит в Нью-Йорке,
где желтые такси, Freedom на пригорке,
где стекла закатом опалены
и зноем, июльским зноем).
Черен негр, черен —
как ствол вороненой стали
в кармане угрюмого мальца из Гарлема,
которого копы так долго искали,
(опять эта черная тема,
но блюз не имеет права спешить)
чтоб пришить, Боже мой, чтоб пришить…
Благодетель-нищий ложится, измучен,
в сердце Манхеттена на жаркий бетон
и свое тайное знание нам дарит он.
Это древняя наука, которую учат
в бедных кварталах и черных церквях.
При закрытых дверях…
(А Хадсон, река, индейцам снится
и говорит только с ними).
Черен негр, черен —
как прокуренный вагон метро,
ныряющий в нутро
самых зачуханных станций.
Но тоска его голубая
легко преодолевает
дистанцию
от ошарашенных блюзом крыш —
(тут пересадка) — океан без края и берега,
через пустошь жизни и смерти тишь
к небесам —
где кончается Америка,
кончается Америка.
***
Алкохол (линк към оригинала) | Превод: Наталия Лясковска
АЛКОГОЛЬ
Глаза ли ангела взглянули,
так с вышины, так чисто, так прекрасно?
Душа его перевернулась,
увидев с неба голубого слишком ясно:
внизу вон, в этом падшем мире,
вопя в дыму срамные песнопения,
в корчмах квартальных, как в сортире,
себя хмельные опускают гении.
Один из них сказал мне как-то
(был голос хрипл от курева дешевого):
«Эх, парень жизнь моя погасла
окурком — швырк с балкона!» Он прожевывал
слова как закусь: «Грех балует,
берет меня легко перстами нежными
и в душу грешную целует,
и крестит задом наперед, и смежит вежды мне:
бай-бай, качай, о тьмы услада…
Привык к нему я и вины не ведаю,
и по фигу мне муки ада,
когда я с дьяволом и так всю жизнь беседую.
Я умираю понемногу,
что ни глоток — на Смерть саму причастие,
а потому налей мне снова.
Но не смотри, прошу, в глаза сейчас ты мне!
Надежда — это слово ложно.
Утешить нечем. Всюду муть хмельная.
Здесь оставаться невозможно.
Дороги же домой
не знаю…»
***
и бесът си отиде от мен… (линк към оригинала) | Превод: Наталия Лясковска
…. Я беса исторг.
Страшно зияет рана
там, где было жилище его.
***
